sword & holy shit
Соловый жеребец вырвался вперед; грива цвета спелой пшеницы засветилась на солнце.
Здешние ветра-теплые, южные ветра-ласково колыхали траву, над полем, упиравшимся в горизонт, и стоял пряный запах луговых цветов.
Небо - тяжелое и очень густое, что твой мед, сочной лазурью беспечного художника простиралась высоко-высоко, чтобы убежать туда, где травы становятся совсем белыми от дальности горизонта.
Никогда он не любил соловых.
И войну никогда не любил.
А на западе тоже готовятся сейчас к войне. Только вот небо там серое и поля серые, и на горизонте серое сливается с серым воедино. И серым блистят клинки, и серые жеребцы их армий тяжело выдыхают серый холодный воздух. На западе лишь знамена густо-красные.
Где-то очень далеко затрубили сбор; среди прозрачности ярких красок, что резали глаз всякому непривычному, звук разносился скоро, быстрее ветра. Соловый неторпеливо повел огромной головой: будто понимал. Но ему было невдамек, что ждет его среди серости могучего и грозного запада. Когда скрестят клинки воины, и засвистят стрелы, и заклекочут довольно вороны, а где-то в сотнях лиг женщины начнут заламывать руки и стенать.
Он с сожалением глянул на север, против солнца, где вот под таким же небом - лиг в тридцать-еще бы немного, и было бы видно - которое отражается в прозрачных, как стекло, тонких, как руки прядильщицы, ручьях, простираются родные вересковые поля, что сейчас вовсю цветут. Там девушки поют.
Коня он все же развернул. Ведь он знаменосец. Знаменосцы всегда гибнут первыми.
Здешние ветра-теплые, южные ветра-ласково колыхали траву, над полем, упиравшимся в горизонт, и стоял пряный запах луговых цветов.
Небо - тяжелое и очень густое, что твой мед, сочной лазурью беспечного художника простиралась высоко-высоко, чтобы убежать туда, где травы становятся совсем белыми от дальности горизонта.
Никогда он не любил соловых.
И войну никогда не любил.
А на западе тоже готовятся сейчас к войне. Только вот небо там серое и поля серые, и на горизонте серое сливается с серым воедино. И серым блистят клинки, и серые жеребцы их армий тяжело выдыхают серый холодный воздух. На западе лишь знамена густо-красные.
Где-то очень далеко затрубили сбор; среди прозрачности ярких красок, что резали глаз всякому непривычному, звук разносился скоро, быстрее ветра. Соловый неторпеливо повел огромной головой: будто понимал. Но ему было невдамек, что ждет его среди серости могучего и грозного запада. Когда скрестят клинки воины, и засвистят стрелы, и заклекочут довольно вороны, а где-то в сотнях лиг женщины начнут заламывать руки и стенать.
Он с сожалением глянул на север, против солнца, где вот под таким же небом - лиг в тридцать-еще бы немного, и было бы видно - которое отражается в прозрачных, как стекло, тонких, как руки прядильщицы, ручьях, простираются родные вересковые поля, что сейчас вовсю цветут. Там девушки поют.
Коня он все же развернул. Ведь он знаменосец. Знаменосцы всегда гибнут первыми.