Соловый жеребец вырвался вперед; грива цвета спелой пшеницы засветилась на солнце.
Здешние ветра-теплые, южные ветра-ласково колыхали траву, над полем, упиравшимся в горизонт, и стоял пряный запах луговых цветов.
Небо - тяжелое и очень густое, что твой мед, сочной лазурью беспечного художника простиралась высоко-высоко, чтобы убежать туда, где травы становятся совсем белыми от дальности горизонта.
Никогда он не любил соловых.
И войну никогда не любил.
А на западе тоже готовятся сейчас к войне. Только вот небо там серое и поля серые, и на горизонте серое сливается с серым воедино. И серым блистят клинки, и серые жеребцы их армий тяжело выдыхают серый холодный воздух. На западе лишь знамена густо-красные.
Где-то очень далеко затрубили сбор; среди прозрачности ярких красок, что резали глаз всякому непривычному, звук разносился скоро, быстрее ветра. Соловый неторпеливо повел огромной головой: будто понимал. Но ему было невдамек, что ждет его среди серости могучего и грозного запада. Когда скрестят клинки воины, и засвистят стрелы, и заклекочут довольно вороны, а где-то в сотнях лиг женщины начнут заламывать руки и стенать.
Он с сожалением глянул на север, против солнца, где вот под таким же небом - лиг в тридцать-еще бы немного, и было бы видно - которое отражается в прозрачных, как стекло, тонких, как руки прядильщицы, ручьях, простираются родные вересковые поля, что сейчас вовсю цветут. Там девушки поют.
Коня он все же развернул. Ведь он знаменосец. Знаменосцы всегда гибнут первыми.